Вдоль улиц тех блуждают тени,
им люди больше не важны,
вокруг их — лишь одни измены,
ведь никому мы не нужны.
О, одиночество, порука!
И ей не сбыться с нами вновь,
что с этим именем? — Разлука…
Не ты ли первая любовь?
Мне обрести позволь смиренье,
сильфида, капище огня,
от доли сна продли мгновенье,
иль потеряюсь в злобе я.
Повсюду — вороны-изгои,
и меркнут блеклые следы
среди зарубок нашей боли
в бутонах звёздной пустоты.
А мы не ждём уже поблажек,
судьбой наученные жить,
в тюрьме сырых многоэтажек
нам суть свою дано забыть.
И мы живём не ради славы,
пытаясь слёзы слить в поток,
листая бури, словно главы,
которым имя «Щедрый рок».
Но вширь полей цветёт отрада,
то убелённый в неге цвет —
блеск невеликого оклада;
о как нежданно выпал — снег.
Возьму в ладонь. Немеет кожа,
но не от снега жар в руке,
любви на свете быть (не) можно,
хоть рядом, хоть и вдалеке.
Ограждены мы все от чуда
надеждой, верой и душой,
я их поручиком не буду,
измаран пеною морской.
Я стал с тобою нежен, честен,
в себе придирчивость сгубил,
но в наших встречах мало речи,
скажи, а я — любимым — был?
Прости, наверно, очень странно
исчезнуть без повинных слов,
и пусть ушёл я слишком рано,
ты не ищи моих следов.
Да, мы последние из рода,
ростки забытой темноты,
ну что нам сделает природа,
ой-не подарит теплоты…
Знай, каждый бог наг, эфемерен,
царь, фюрер, князь, халиф, эмир,
мы предадим тоску бесцелью,
а разве бог наш — не эфир?
Сей светлой массе безразлично
и состояние сердец,
и то, что здесь, внизу, привычно:
молить юродиво: «Творец!..»
Не верю в вечность и бессмертье,
мы были вместе только миг,
и наше мелкое наследье
не изъяснит вовек язык.
Мы два несчастных пилигрима,
черкаем строки чередой,
ты о величьи серафима,
а я довольствуюсь тобой.
Должно быть, дни — тюрьма искусства,
ну я уж тот ещё эстет,
в душе моей нескладно, пусто;
— не скажет лучше и поэт. —
Грусть — это идеал старинный,
я от людей предпринял бег,
сказал Поэт поэтов мило:
«На всех стихиях человек…»
Однако грусть… что мне до грусти?
Я просто тень и образ вряд,
но вы, прохожие, не трусьте,
не отводите к солнцу взгляд.
Представьте, что фотон — могила,
едва заметный водород,
какое диво, власть и сила,
какой напуганный народ.
Допустим, там всевышний боже,
создатель наш глухонемой,
тогда порядочным положен
свой уголочек под звездой.
И после смерти мы не канем
в иной ручей небытия,
а в синеве сильнее станем,
хоругви правды обретя.
И коль взорвётся небо садом,
то из него взойдёт луна,
ты, без оглядки, сядешь рядом,
хотя, не факт, что навсегда.
Веков пародия, цикличность,
навряд ли сдюжит угадать
и в том мою косноязычность,
затем, на миг, — в ней толк понять.
Но ты услышишь песню ветра
и колыхание светил,
в глазах сияющих Эреба
их различить не хватит сил.
Есть дух, есть общества значенье,
всё это — тоже смертный прах,
горит мечтой сердцебиенье,
поди узнай, подлог, иль страх.
Как мы малы у жизни этой,
сплошной, задуматься, кошмар,
фальстарт, здесь нет ни тьмы, ни света,
чем человек и не комар?
Как ни ломись в хоромы страсти,
ты, видно, скучный фолиант,
воззри: твоё святое счастье
давно пробил другой талант.
И вынес гордо на афишу,
теперь на улице твоей
«привет» звучит как «ненавижу»,
и в буднях нет былых огней.
Вот так. Зачем всё это нужно?
Ты сам когда-нибудь поймёшь,
как в мире тесно, спёрто, душно,
зато сейчас — ты просто ждёшь.
В суровой доблести священной
мы выйдем к звёздам под дождём,
пройдя рубеж, сосуд вселенной,
мы, наконец, вернёмся в дом…
Необязательно настырно
искать логичное звено,
иль вслед дрожать по стойке смирно,
я в жизни понял лишь одно:
«Среди всех пришлых поколений,
потерянных детей Земли,
есть образ чистых сожалений —
дверей, закрытых для любви».
Гончаров А.С.
2018